Русский Штольц и невидимая голова
Научный руководитель Лаборатории ИПИ, Сергей Чернышев — философ-практик, человек, чьи работы (в частности — «Смысл. Периодическая система его элементов» и «Новая Антарктида») обязательны к прочтению всякому, кто хочет научиться понимать, как устроена сегодня жизнь. Разговор с Чернышевым — всегда интеллектуальный вызов, и «Русская беседа» с гордостью представляет итог полуторачасового интервью о том, что действительно важно.
Автор интервью — редактор проекта Михаил Бударагин .
В поисках хозяина
Русская беседа: Здравствуйте, Сергей Борисович. Чтобы не раскачиваться, сразу начну с одного примера. Однажды я был на лесопилке, обычной, в одной из наших западных областей. Там стоят два капитальных строения: сушка и распилочная. К одному из этих капитальных строений ведёт ветка железной дороги, поросшая травой, — «Сталкер» можно снимать. И никто не знает, что это и откуда. Я спрашиваю: «Что за ветка-то? Вы же не вывозите пиломатериалы железной дорогой, вы же грузите их на автомобили. Ветка вам зачем?» И никто мне не мог сказать, зачем им ветка здесь, она стоит и стоит. Потом я выяснил, что раньше в одном из этих капитальных зданий было химическое производство, и вот продукты этого производства действительно вывозили в начале 80-х по железной дороге.
Мы живём на руинах какой-то огромной цивилизации, как её называют иногда, «Советская Атлантида». Мы живём в мире, который застроен артефактами этой цивилизации. У нас советские ТЭЦ стоят, советские электрические сети и так далее. Что нам с этим делать? Все говорят — коммунисты, либералы, консерваторы — что мы будем возрождать промышленность. И на этом обычно разговор заканчивается.
Сергей Чернышев: Пожалуй, в каждом человеке почти на уровне рефлексов живёт естественное чувство хозяина. Но нет такого естественного чувства, которое нельзя было бы на некоторое время вышибить сильным пинком.
Если нормальный человек, оглядевшись, признаёт в части окружающего мира своё приусадебное хозяйство, то, конечно же, чувство повелевает действовать. Вот он обнаруживает на своих шести сотках, которые только что получил, какой-то полуразвалившийся трактор. Какова реакция хозяина? В идеальном варианте — отремонтировать машину, самому пахать либо продать другим. Или, на худой конец, как пионеры, сдать на металлолом. Но уж точно вытащить с участка, потому что он землю занимает.
У нас на шести сотках одно время стоял старинный холодильник «ЗИЛ». Девяносто килограмм, такое чудовище. Причём он был обтекаемой формы — невозможно ухватиться, он выскальзывал, как сливовая косточка. Я был ещё молод, вкатил его по каким-то доскам на крышу просевшей «девятки», отвёз на дачу и втащил через окно в летнюю кухню, где он поработал и сломался. Стали использовать его как шкаф, покуда не отказал замок. Потом годы не те уже были, я не мог его вытащить. Тут наступила перестройка. Мы позвали молдаван, работавших по соседству, и они поволокли этот холодильник, но в силу недомотивированности, не дотащили и бросили. И так он сиротливо высился посреди нашего участка до следующего сезона, покуда не накопились ресурсы уже на таджиков. Останки могучей советской системы напоминают такой холодильник, который даже не пытались ни к чему приспособить — купить турецкий казалось проще. И вот он ржавеет посреди участка, занимая полсотки из посевных трёх, вокруг колосится бурьян, внутри живут крысы и слизняки, и всё это осеменяется и расползается к соседям, рачительным земледельцам, провоцируя их ставить вопрос о нашем изгнании из садового товарищества.
Новые хозяева получили страну, которая ещё копошилась в 1991 году, и многие поля ещё не поросли бурьяном. Для меня величайшей загадкой остаётся ментальность этих людей: откуда взялись эти «герои», которые решили, ничего не перезапуская, не приспосабливая и не используя, бросить всё как попало и начать новую жизнь прямо на образовавшейся свалке. Похоже, они полагали, что она как-то саморекультивируется за счёт невидимой руки.
Бедный Адам Смит, если бы он узнал, что его гениальное теоретическое предвидение о возможности самоорганизации в децентрализованных системах будет так истолковано! Что оно даст основания полагать, будто брошенный и разворованный «Атоммаш» должен децентрализованно самореорганизоваться и возобновить поставку высокотехнологичных реакторов на мировой рынок. Он решил бы, что имеет дело с тяжело больными людьми.
Я тоже в запале писал как-то, что раз система рухнула, значит, она заслуживала того. Но вы задали другой вопрос, более тонкий. Система рухнула, но от неё осталась инфраструктура, и в неё вложены головы, руки и сердца — не только и не обязательно начальников.
Предположим, те облажались. Но БАМ-то сооружали простые работяги, они там не только клали шпалы, но и жизнь обустраивали, а теперь люди ходят, смотрят, как это всё осыпается. Старшее поколение страдает, наблюдая, как дело его рук оказывается никому не нужным. Среднее поколение учится, что можно построить и бросить — так, может, не надо и строить? Давайте мы сначала поймём, не дурак ли наш начальник, поменяем его демократическим или иным путём, а до тех пор на всякий случай делать ничего не будем. А младшее поколение приучается к тому, что можно мусорить и гадить у себя дома, швырять под ноги то, что носил, на чём сидел, с чего ел — кругом же всё равно помойка.
Но, отойдя от опыта собственного поколения, хотел бы заметить, что сейчас как никогда нужно учиться осваивать не только духовное, но прежде всего материальное тело страны, доставшееся нам в наследство.
Закончилась гигантская эпоха, простирающаяся от австралопитеков и до самого недавнего времени. Можно назвать ту разновидность человека, который в итоге возник и живёт, Homo Faber. Это имя я когда-то вычитал у Макса Фриша. Человек умелый, который научился извлекать из природы силы и с их помощью делать себе вещи.
Наступает вторая эпоха человеческой истории. Можно по-разному называть её субъекта, но это уже не просто производитель — это собственник. И нужно учиться им быть. Здесь подойдёт термин Homo Ludens — человек играющий. Но не бездельник, который играет в шашки. Дело в том, что игра — это прежде всего многостороннее взаимодействие с другими. И игрок, в отличие от производителя, сконцентрирован не столько на вещах, сколько на других игроках: хочет ли он их обыграть, или хочет он им подыграть, дать пас на выход или отобрать мяч — он вынужден смотреть не только на мяч. Homo Ludens — новый человек, ориентированный на систему хозяйственных отношений между людьми. В этом таинство превращения.
Но в нашей стране развитие пошло, с этой точки зрения, строго наоборот. Партия марксофилов провозглашала, что мы тут впервые в истории человечества на научной основе начнём создавать общественную собственность. Но, как у нас водится, созидание чего-то происходит путём ломания того, что якобы мешает созидать. В частности, здесь, как выяснилось, окопались какие-то кулаки, буржуины и прочие враги трудового народа, каковые мешают созидать общественную собственность, потому что у них частная. И покуда мы не выкорчуем этих супостатов и не изымем старую собственность, нам как-то не с руки приступать к строительству новой.
Обычно, когда всё удаётся до основания разнести, выясняется: в гуще перемен как-то подзабылось, что же мы планировали строить, а люди, которые знали, что делать, то ли перемёрли, то ли разъехались. В 90-е у нас цикл повторился, в очередной раз. Только враги поменялись с точностью до наоборот.
Будет здесь будущее или нет — впрямую зависит от того, появится ли поколение, которое займёт позицию хозяина страны. Хозяина, в том числе и по отношению к тому, что ему достанется от рыночной четверти века.
Кто такой Faber
Русская беседа: Итак. У нас есть страна, по которой проложены ветки железных дорог из ниоткуда в никуда. Когда-то я беседовал с одним человеком и задал ему простой вопрос: жизнь ведь стягивается к трассам, стягивается к веткам, а дальше нет жизни? На что он мне сказал, что мы живём в XXI веке, у нас интеллектуальная цивилизация, компьютеры — в общем, и не надо. И нормально, стягивается и стягивается, и всё. Но при этом всё время, сколько я себя помню, происходят попытки организовать жизнь где-нибудь за пределами этих трасс. И даже кое-где кое-что шевелится на самом деле. Это я к тому, что можно ли на самом деле централизованно помочь заново организовать жизнь, которая исчезла?
Сергей Чернышев: Мир Faber’а рукотворен, здесь ничего само не делается. Даже невидимые руки — человеческие. Хотите изменить урбанизированную среду в сторону пасторальной? Будьте добры для начала эту точку зрения обсудить в профессиональном сообществе, потом в широком, превратить её в видение, видение в цели, цели сделать мотивирующими для людей, привести общество в движение, сделать так, в частности, чтобы это было инвесторам выгодно. Это огромная, серьёзная работа.
Мне может быть симпатична пастораль или нет, но вас не должно интересовать, что нравится мне. То, что город, как и вообще любое человеческое создание, большую часть своего существования от чего-либо задыхается или погибает — это естественно, потому что предки строили его не для такой массы понаехавших, а передвигаться предполагали не на джипах, а на лошадях. Кроме того, в развитии любого общества была, есть и будет органика, имманентный его жизни «путь Дао». Но органика всё равно воплощает себя человеческими руками. Она — жюри, а не исполнитель.
Русская беседа: Какую именно органику мы сейчас хотя бы физически можем осуществить руками?
Сергей Чернышев: Отсылаю вас, если позволите, к тексту «Новая Антарктида». Вот страна наша многострадальная, бескрайние просторы, на которых мало что колосится, зато множество полуповаленных плетней. Можно часами говорить о том, как устроены наши заборы. Это — произведение искусства, и кажется, что каждый метр отечественного забора должен стоить в сто раз дороже, чем где-нибудь в Англии. Он у них ровный, с одинаковыми штакетинами — а у нас ни один элемент забора не повторяет остальные ни цветом, ни формой, ни наклоном. Это ведь серьёзная ручная работа за большие деньги…
Текст начинается с грустной истории про фашиста Гесса, который говорил (дословно не ручаюсь), что вот тут мы, немцы, сгрудились на пятачке земли, который старательно и заботливо возделываем, а вот гигантская Россия, которая огородила кривыми-косыми заборами и колючей проволокой огромный участок благороднейшей земли, и ничего не делает там — валяется как собака на сене. И поэтому мы претендуем на лебенсраум, пойдём на эту землю и оприходуем.
Есть грубый вариант вторжения, но есть много более мягких вариантов потери суверенитета. Но факт остаётся фактом: если вокруг нас со всех сторон страны, у которых производительность территории (то есть объём ВВП, отнесённый к площади страны) в несколько раз больше, то извне возникает и нарастает давление. Это означает, что по мере того, как в мире ресурсов всё меньше, а людей всё больше, будет подниматься — и уже поднимается — вопрос о том, какого чёрта мы занимаем эту гигантскую территорию, которая нам досталась — как и всем странам — волею судьбы, и ничего на ней не делаем. Поэтому жёсткая форма давления состоит в том, что нас попросят подвинуться. Уже просили. Слава богу, мы не очень подвинулись. А мягкая форма состоит в том, что нам будет предложен вариант международной помощи, от которой мы не сможем отказаться.
То есть, пожалуйста — пограничные столбы, флаги, гимны. Все приезжие владеют русским, ходят по праздникам в лаптях и косоворотках, — но всё равно приезжают гаст- или какие угодно -арбайтеры, которые под международным присмотром доосваивают нашу территорию до среднемирового уровня производительности.
При этом всё, что здесь произведено, продаётся на мировых рынках по рыночным ценам, и пусть даже мы получаем большую долю как компенсацию моральной ущербности. Вот гуманный вариант. Всё равно это вариант страны-резервации.
Поэтому единственный способ для родины выжить и сохранить суверенитет — это в разы поднять производительность хотя бы до среднемирового уровня. Но, если развернуть картинку зеркально, можно сказать о том же более оптимистично. Что будет, если поднять производительность наших территорий до среднемирового уровня? Это означает за короткий срок прирост мирового ВВП на 10−20%.
Это будет самый большой рывок в истории человечества. Эпоха глобального роста. Это означает, что мы, как собака на сене, сидим на колоссальном складе ресурсов, где вполне осуществима экстенсивная фаза быстрого кратного роста. Экстенсивная.
Нам не надо покрывать всю территорию заводами или коровниками. Надо всего-навсего поднять степень освоенности до уровня Туниса. Навести элементарный порядок, немного повысить урожайность. Мы живём в заповедном краю в удивительное время, по объёму недопроизведённого ВВП с нами сравнима только Антарктида.
Куда движется мир
Русская беседа: У меня есть частный вопрос, про уголь. Я так понимаю, что, если мир движется к возобновляемым источникам энергии, к «зелёной энергетике», то кому и зачем нужен уголь? Ну, то есть, мы можем добыть миллиард тонн угля, и он будет здесь лежать.
Сергей Чернышев: Не знаю, куда движется мир. Думаю, что некогда популярную «зелёную» точку зрения, которая приглянулась интеллигенции, сегодня всё чаще оспаривают, и с ней надо разбираться. Что такое возобновляемые источники энергии? Какие считаются возобновляемыми? Солнечная энергия? Мы видим массу проблем с попыткой её освоить, и, с учётом всех издержек, она по-прежнему куда дороже традиционной. А нашей стране она в обоих смыслах не светит, потому что у нас все кремниевые панели снегом завалит. С ветряками огромные проблемы, в том числе экологические, не решаемые до сих пор. Сейчас появляются работы по поводу того, что «зелёное биотопливо» хуже в смысле выбросов для атмосферы, чем нормальный бензин. И все прочие попытки конвертировать «зелёную идеологию» в реальную «зелёную технологию» пока не убедительны. Поэтому мне симпатична эта идеология, но её воплощения в жизнь довольно долго ещё, наверное, придётся ждать. Была точка зрения, что самой «зелёной» является гидроэнергетика. Но, поработав с отраслью, я узнал, что и там имеются колоссальные проблемы для экологии, которые создаются ложами водохранилищ. С атомной энергетикой тоже проблемы, с термоядерной — топчемся на месте больше полувека. Поэтому пока никакой такой возобновляемой энергетики по большому счёту нет. И, похоже, уголь ещё ой как пригодится…
Русская беседа: То есть, Вы не ждёте большой энергетической революции, перехода на новые энергии?
Сергей Чернышев: Жду. Она идёт постоянно. Перманентная революция по Троцкому. Непредсказуемая. Как правило, любое развитие пробивает дорогу таким неожиданным образом, что никакие экспертные предсказания не оправдываются. То есть, интегрально можно предсказать многое по поводу развития человечества, но попытки предсказать, как будет конкретно выглядеть, скажем, транспорт, неизменно усаживают футурологов в лужу. Hyperloop можно придумать, но трудно предвидеть. Тут мы сталкиваемся с фундаментальной неопределённостью. Конечно, энергетика развивается, и будет развиваться. Что касается угля… почему бы не предположить, что будет освоен искусственно-природный способ подземного ускоренного выращивания ископаемых? Или мы сможем работать так, что прямо в недрах будут производиться из угля искусственная нефть или искусственный газ. Это будут искусственные недра. Это же хорошо, потому что недра — они там, под землей, и не придётся засаживать рапсом вместо пшеницы гигантские поля, а потом превращать его в ядовитое топливо, бессмысленно сжигаемое в бессмысленных автомобилях.
Думаю, детство подзатянулось, с подобного сорта утопиями пора заканчивать — и с отечественными, в духе незабвенного журнала «Техника — молодёжи», и с западной футурологией в стиле Несбита-Тоффлера. Мне лично, скажем, симпатичен Джереми Рифкин и его «Эпоха доступа» («The Age of Access»), но, в принципе, это ненормально, когда частные прорицатели, вместо того чтобы украшать ниву публичной философии, пытаются одиноко подменять собой науку об обществе. Хотелось бы, чтобы сбылась заветная мечта, которую исповедовали наши марксисты от Ленина и до Андропова: пожить хоть немного в обществе, которое развивается если не на основе, то хоть с учётом науки о самом себе. Наука должна не только объяснять, но и предвидеть, должна давать опору для решений и практических шагов.
Русская беседа: Хорошо. Что интегрально мы можем сейчас увидеть и предсказать?
Сергей Чернышев: Одну треть происходящего в мире наука не просто может, но обязана предвидеть довольно точно. Не люблю повторяться — на этот счёт у меня есть очень старый текст, он называется «Порог истории». На самом деле это было выступление на презентации книги «Смысл». Незадолго до того вышла статья Френсиса Фукуямы «Конец истории»: он утверждал, как мы помним, что развитие человечества заканчивается на либеральной демократии в её американском варианте, что наступила последняя, высшая стадия, дальше которой ничего нет.
В «Пороге истории» задаётся вопрос, так это или нет. В каком смысле новые типы общества невозможны? Означает ли это, что где-то наверху сидит Высший разум и генерирует формы развития общества, на какой-то из них список заканчивается, а дальше почему-то других быть не может? Если мы сталкиваемся с фундаментальным запретом, то откуда он берётся? А если это не так, и пост-фукуямовские формы существуют, что мы о них можем знать? Можно ли без Ванги, без столоверчения, без экстатических провидцев — рационально, доказательно, с дискурсом, опирающимся на цепочку посылок и выводов, на тот исторический материал, который нам доступен — предсказать этапы будущего развития общества?
Русская беседа: Откуда?
Сергей Чернышев: В китайской троичной традиции (там есть и пятеричная) мир делится на Землю, Небо и Человека. Земля эволюционирует, Человек действует, Небо пребывает в божественном становлении. Человек — субъект деятельности в своей Истории. Но ему не дано быть субъектом ни эволюции, ни становления, он их лишь претерпевает. Однако все три начала взаимосвязаны. Человек ступает по земле и её преобразует, а она время от времени то вознаграждает его сторицей, то, наоборот, стряхивает или смывает с себя. Небо тоже не остаётся в стороне. Время от времени вы останавливаетесь, потому что голос неба говорит: «Остановись, Михаил!» И тут вам взбредает в голову новая идея касательно землеустроительных преобразований. Поэтому человек — активный посредник между небом и землёй. Типичный человек — это инженер. Инженер роет землю, потому что его попросили построить завод, проложить железнодорожную ветку. Он роет, строит, у него не получается, что-то ломается. Он чешет репу, вспоминает, чему его учили. Он адресуется к небу, сиречь достаёт том Ландау и Лифшица. На основе формул — что само по себе удивительно — переделывает свою производительную машину, суёт её в природу, и у него получается. Вот он так бегает-бегает между небом и землёй, туда-сюда.
Карл Маркс среди прочего писал: «История есть не что иное, как деятельность преследующего свои цели индивида». Но цели, увы, не всегда достижимы, и к тому же сами подвержены переменам. Земля вмешивается, превращая наши действия в «жизнедеятельность» и привнося в них риски. Небо тоже вторгается в людские деяния, превращая их в «мыследеятельность» и обременяя неопределённостями. Но за вычетом этих рисков с неопределённостями сама полная совокупность, классификация, логическая последовательность всех форм человеческой деятельности может и должна быть точно предсказуема.
Социальная деятельность является частным случаем человеческой. Социальный человек — тот, который суетится в стаде себе подобных, исправно ходит на партхозактивы, носит штаны, потому что племя требует надевать штаны, к тому же строго определённого покроя. У этого человека есть своя, малая триада, всего три сорта вещей, с которыми он сталкивается в окружающем мире — социальные Силы, Связи и Смыслы.
Силы — это те феномены природы, которые он изловчился вынуть из неё и присвоить (можно назвать их «производительными»). Связи — про то, что я, к примеру, могу позвонить другу и назначить его моим заместителем, или то, что я выхожу на рынок, с кем-то торгуюсь, или то, что у меня есть супруга и родственники и т. д. И наконец, смыслы — то, посредством чего социальные люди совместно мыслят. Они воплощаются в символах, образах, понятиях, мы так или иначе можем договариваться о них, можем понимать, любить, принимать на веру чужие, создавать, лелеять и распространять свои.
И вот в этом пространстве начинается историческая эпоха номер один: человек должен присвоить и освоить Силы, в том числе своей собственной природы. Герой первой эпохи — Homo Faber. Когда эта эпоха закончится (а она уже полтора века заканчивается, пытается закончиться), начинается эпоха по освоению связей — история Homo Ludens. Ну, и наконец, когда закончится эта гигантская эпоха — которая уже полтора века толком никак не начнётся — наступит третья, которую логичнее всего назвать именем Homo Sapiens — это история общественного человека, который будет осваивать смыслы. Но пока «фаберу» кругом у нас дорога, «люденсы» пытаются как-то прорваться и закрепиться в реальности, а пресловутых «сапиенсов» попросту не видно. При малейшей попытке закосить под «сапиенса» за вами тут же приходят и в грубой форме требуют явиться к ближайшему «фаберу» и приступить к исполнению трудовой повинности — иначе помрёте с голоду.
В подобных наглядных терминах можно было бы довольно подробно рассказать про все предстоящие формы человеческой деятельности. «Конец истории» по Фукуяме оказывается всего лишь окончанием первой из трёх социальных эпох человечества.
Но, помимо социальных видов деятельности, есть ещё экзистенциальные и трансперсональные, вполне, кстати, рационально описуемые «извне». А дальше забота только о том, в каком порядке конкретное общество в конкретную эпоху будет наполнять собой это пространство форм. Ясно, что любая страна делает это криво, притом её загогулины индивидуальны и неповторимы. Но тогда надо вовлекать в анализ другие параметры, помимо чистых форм деятельности. Надо разбираться, какая часть природы нам досталась. Изучаем географию, геологию. Какая часть неба нам обломилась — смотрим, были ли у нас теоретики-социологии, кроме Питирима Сорокина в прошлом и Александра Филиппова в настоящем…
Явление Штольца
Русская беседа: Возвращаясь к началу разговора. Ведь из Вашей логики следует, что нам сейчас нужен не столько человек играющий, сколько Штольц. Русский Штольц, который придёт и начнёт здесь работать.
Сергей Чернышев: Вы сказали «из моей логики», но логика не бывает «моей», она — как разъяснил трудящимся Гегель — сама себе субъект, для нас, грешных, вполне объективный. Человек в эту логику от себя привносит только личные заблуждения да пробелы в образовании. Нам нужен Штольц, я с Вами согласен. Но не тот, из позапрошлого века, а сегодняшний.
Русская беседа: А он какой?
Сергей Чернышев: В целом с виду такой же, как и тот, ветхий. Но он успел твёрдо усвоить, чем предприниматель XXI века отличается от бизнесмена. Штольц — это, грубо говоря, бизнесмен при наличии современного предпринимателя и во взаимодействии с ним. Дети сами по себе и дети в присутствии взрослых — разные существа.
Между прежним и новым хозяйствующими субъектами чёткое разделение труда. Штольц как бизнесмен работает внутри завода. Он снижает издержки: для этого он должен уволить жуликов, заделать дырку в заборе, наладить бухгалтерский учёт, внедрить научную организацию труда, модернизировать оборудование и т. д. Предприниматель работает снаружи и занимается совершенно другим. Он должен «продеть» через этот завод как можно более плотный пучок контрактов. То есть, установить для завода такую систему связей — с поставщиками всего, что заводу нужно для производства, с потребителями всего, что он производит, а также со страховщиками, с кадровиками, с транспортниками, с юристами, со связистами — чтобы этот завод был постоянно загружен на полную катушку. И чтобы завтрашняя загрузка чуть-чуть обгоняла его сегодняшнюю способность производить.
Русская беседа: А государство здесь зачем?
Сергей Чернышев: Да простят меня либеральные коллеги, но платоновский «эйдос» нормального современного государства — не ночная вахтёрша, а общенациональный предприниматель. Оно должно так организовать пространство для Штольцев, чтобы вокруг них завелось максимальное количество «люденсов», а для этого ему нужно быть ведущим «люденсом». Проектное финансирование — шаг наощупь в нужную сторону. Но дальше надо двигаться с открытыми глазами, иначе сметут: тут начинается русло нового мейнстрима, по которому уже несётся вал триллионных инвестиций.
Возьмём, к примеру, нормальную задачу, где не обойтись без государства: прокладка федеральной трассы через территории, изобилующие неосвоенными ресурсами. Вроде бы и утконосу ясно — супервыгодный проект. Но нет, у экономического министерства с этим проблемы. Вот министр в одной из программных статей пишет про госинвестирование как фактор экономического роста и мимоходом, как о самоочевидном, поминает «инфраструктурные проекты, которые дают косвенные доходы в виде увеличивающихся поступлений в бюджет от общего роста экономической активности». Отчего же доходы «косвенные»? Отчего же рост «общий»?
Иными словами, в министерстве понимают: когда строятся дороги, то интегрально там, куда они ведут, жизнь закипает, и бизнес лучше развивается. Но чиновный люд, к сожалению, не умеет посчитать экономический эффект. Поэтому у нас госбюджет устроен так, что строительство дорог — это затратная статья, наряду со спасением депрессивных поселений и раздачей пособий безработным.
Почему же в министерстве не могут точно посчитать эффект от строительства дороги? Может, проблема с тем, как там умеют считать? Тогда давайте заниматься именно этой проблемой как главной. Если мы научимся точно прогнозировать и оцифровывать хозяйственный эффект от строительства объектов инфраструктуры, мы получим колоссальный рост экономики.
Так давайте, вместо того чтобы строить дороги в никуда, направим часть бюджетных средств на то, чтобы усовершенствовать систему управления, систему предвидения и подсчёта практического эффекта от инфраструктурных проектов. Давайте будем начинать строить любой объект, предварительно просчитав долговременный эффект на 20 лет вперёд. Давайте будем заранее просчитывать все последствия внедрения новых технологий, включая новые моногорода на месте старых, которые непременно возникнут как «косвенные» (по выражению министра) издержки инноваций. Заскорузлая плановая система, не располагавшая и миллионной долей нынешних вычислительных мощностей, не боялась ставить перед собой такие задачи. И пусть далеко не всегда, пусть через два раза на третий, но у неё кое-что получалось.
Почему мы больше этого не делаем — великая загадка нашей великой страны. Общеизвестно: для того чтобы в обществах современного типа продолжала действовать «невидимая рука», требуется всё более умная «невидимая голова». У нас проблемы с головой. Наше общество перестало предпринимать усилия стать и быть современным. Ручаюсь, никаких нерешённых теоретических проблем и концептуальных препятствий для движения вперёд давно не существует. Дело за практикой. Так за дело!